Первый президент Крыма - о «перестройке» на полуострове

- Когда в стране началась перестройка, перемены захватывают и вас: вы покидаете пост старшего следователя Крымской областной прокуратуры и неожиданно отправляетесь в плавание на научно-поисковом судне «Скиф». Что искали? За событиями в стране следили?

- Знаете, стало душно. Помню, как мы вместе с коллегами из КГБ бились насмерть со «щелоковцами» (так называли группу, сформировавшуюся вокруг министра МВД СССР Николая Щелокова — прим. «Ленты.ру»), и преступники в милицейской форме получали по заслугам. Одно дело, когда начальник уголовного розыска МВД Крыма покрывал убийц, потому что один из них был сыном секретаря обкома, а я все равно настиг их в Каракумской пустыне и взял голыми руками. И совсем другое — когда мне после этого объявили выговор за то, что я якобы не привлек к уголовной ответственности замминистра. А на привлечение его к уголовной ответственности депутаты попросту не дали разрешения. Я понял, что прокуратура, как и вся власть, мягко говоря, неоднородна, вот и ушел.

Кстати, тогда прокурор Крыма Николай Корнеев отказался подписывать мой рапорт об увольнении и отпустил меня только по требованию председателя Верховного Совета УССР.

Я искал волю. Мама в детстве подарила книгу Эрнеста Генри Шеклтона «Путешествие в глубь Антарктиды». Я хотел увидеть бухту Кальяо, где Дрейк на своей «Лани» захватил три испанских галеона. Хотел увидеть мир. Весь! Избавить себя от проклятия конторского стола. И, знаете, избавил! Да и попросту семья не могла прожить на мою зарплату следователя. Так все и сошлось воедино.

Заработал себе авторитет, помимо владения рукопашным боем и заслуженного звания «мастер-рулевой», чем горжусь, а еще и точным прогнозом, что очередным генсеком станет Михаил Горбачев.

- Как вы восприняли тогда перестройку, гласность и движение к «социализму с человеческим лицом»? Как в Крыму реагировали на начало перестройки?

- Иллюзий не было. Начало перестройки в Крыму, где осели остатки белой гвардии, где частная инициатива — особенно в курортный сезон — была неистребима, не восприняли всерьез заявления Горбачева и на пропаганду привычно отвечали анекдотами, ну и, конечно, бесились от надменного высокомерия Раисы Максимовны.

Для Крыма бедствием обернулась кампания против пьянства, развернутая в рамках перестройки, преступное уничтожение виноградников и как результат — добровольный уход из жизни лучшего крымского винодела Павла Голодриги. Он четыре десятилетия посвятил возрождению виноградарства в Крыму, и не смог пережить этого варварства.

- То, что Крым особенно пострадал от антиалкогольной кампании Лигачева-Соломенцева, — факт, но вот сам Лигачев пишет в воспоминаниях, что его оболгали, что не давал он приказа рубить виноградники.

- Ни Лигачев, ни Соломенцев не сидели, конечно, за рычагами бульдозеров, выкорчевывавших виноградники. Но их партноменклатура чем ниже, тем азартнее, глупее и старательнее реализовала на местах «политику партии и правительства»! До сих пор раны, нанесенные тогда крымскому виноделию, не затянулись. Об этом свидетельствуют печальные цифры статистики.

- Хотелось бы понять генезис: как следователь прокуратуры, пусть и бывший, вдруг становится во главе Крымского отделения Всесоюзного историко-просветительского общества «Мемориал» и уходит с головой в политику?

- Я рос в бандитском районе Симферополя, там понятие справедливости очень даже присутствовало. Погранвойска КГБ, спецподразделение помогли осознать ответственность за нашу советскую Родину. Юрфак МГУ дал прекрасное образование и вооружил знанием закона. Внушил, что отстаивать права и свободы — наш долг и призвание. А служба в прокуратуре — это непрерывный бой за отстаивание справедливости с большой буквы. И я нисколько не сбиваюсь в патетику, когда говорю это. Милиционер, который пытает, выжигает нашатырем глаза жертве, насильники и крышеватели наркоторговцев — враги, которые умеют защищаться. «Мы уничтожим тебя!» — однажды заявил мне в присутствии офицеров начальник РОВД. И эта угроза не была пустой.

Мои друзья, само собой, были моими единомышленниками. И как-то в день чекиста предложили, точнее, попросили организовать и провести демонстрацию. Я согласился — вот так и состоялась первая в Крыму демонстрация, к организации которой не имел отношения аппарат КПСС.

По возвращении с флота я стал заниматься адвокатской деятельностью, защищал «политических» и, к своему удивлению, выиграл все дела — в основном из-за отсутствия у МВД и КГБ опыта добросовестной работы с документами. В Клубе избирателей консультировал активистов по законодательству и в конце концов дождался вопроса «А сам что же?» Так и началось хождение в политику.

- А насчет убеждений?

- Я был убежден в том, что человек — мерило всех ценностей. Что человеческую личность возвеличивают такие мыслители как Михаил Бакунин и Петр Кропоткин, как Эррико Малатеста. Как, наконец, запятнанный нацистским вниманием глашатай исключительности человеческой личности, Фридрих Ницше. С той поры, когда прочел Дон Кихота, помню слова Сервантеса: «Есть две вещи, за которые можно отдать жизнь, — это честь и свобода!». Из, так сказать, прикладной философии, имеющей практическое применение — бихевиористы. Смысл — создавать условия, определяющие и поведение, и конкретные поступки.

- К середине 80-х за решеткой еще со времен застоя находились активисты крымско-татарского движения Мустафа Джемилев, Исмаил Билялов, Юрий Османов, Джелял Челебиев и другие. И, судя по сообщениям правозащитного бюллетеня «Вести из СССР», новый политический курс никак не повлиял на вопрос о прописке крымских татар в Крыму. Цитирую: «В Крыму значительно ужесточилось преследование крымских татар, пытающихся возвратиться в Крым и обосноваться там». Скажите, в чем была опасность прописки татар? Почему этот вопрос был таким острым?

- Непростым было отношение народа к событиям военного времени. Процессы над предателями, пособниками оккупантов служили напоминанием. Раны еще не зажили. Вторжение в привычный уклад жизни на бытовом уровне тоже не приветствовалось. Да и государственные структуры никоим образом не обеспечивали процесс возвращения. Решение о возвращении крымских татар было принято с явным опережением. Отсюда и напряженность во взаимоотношениях.

Кстати, с Юрием Османовым мы были единомышленниками. Он тоже считал, что будущее его народа сможет обеспечить только Россия. За что его и убили.

- Было ли у вас ощущение, что Горбачев ведет страну не туда? Если да, то когда оно появилось?

- Появилось после ничем не обеспеченных односторонних уступок Западу. По всем позициям. А звание «лучший немец года» в 90-м году — как итоговая черта. Как гражданская казнь. Я ожидал массового, единодушного выступления делегатов XXVII съезда КПСС. И перемен. Но ничего не произошло. Весь пар уходил в свисток. Отправил почтой свой партбилет в обком с заявлением о выходе. Насколько мне известно, впервые такое случилось в Крыму. Хотели «разобрать», «почистить», исключить из адвокатуры. Но потом махнули рукой и не цеплялись больше.

- Ближе к 90-м в России градус активности у народа был высок, в Грузии и Прибалтике еще выше, а в Белоруссии, наоборот, люди скорее выжидали, что же будет дальше. Как было в Крыму?

- Для нас это был шанс освободиться от Украины, хотя ее давление на нас особо не ощущалось, но обрести единство с нашим русским народом в эту лихую годину мы считали необходимым. Мнение, которое разделяли многие, было впервые сформулировано мною, тогда депутатом Крымского облсовета, и оформлено в виде официального документа — обращения Комиссии по законодательству. Предложение встретило ожесточенное сопротивление партноменклатуры, через полчаса прибыл Георгий Капшук — заместитель председателя Верховного Совета Крымской АССР Николая Багрова — и под его давлением десять депутатов сняли свои подписи. Осталась моя и Бориса Кизилова. Я руководствовался простой схемой: через независимость — в Россию. Впоследствии начал реализацию этой схемы уже на посту первого президента Крыма. Нас поддержали широкие народные массы, был проведен референдум, на котором около 93 процентов высказалось за воссоздание Республики Крым как независимого государства.

- Когда Горбачеву стало ясно, что он не сохранит союз в старом формате, он вынашивал идею создания обновленного союза, которая обсуждалась в Москве и вошла в историю как Ново-Огаревский процесс. Крым в новом союзе должен был выступить независимой республикой. Какое тогда у вас было отношение к идее обновленного союза? Участвовали ли вы в проработке вопроса о легитимности Крыма в составе Украинской ССР, который тогда обсуждали в Кремле?

- В составе делегации Крыма я принимал участие в заседаниях Совета Союза и Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Озвучивал позиции автономий, стремящихся обрести государственность. Интерес был исключительно в рамках реализации «двухходовки» и гарантированного возврата в Россию. Председатель Совета национальностей Верховного Совета СССР Рафик Нишанов не разделял мои установки и не приветствовал мое рвение. Итог работы был подведен 26 мая 1992 года, когда Верховный Совет России объявил незаконным и юридически ничтожным принятие решения о присоединении Крыма к Украине. И это решение до сих пор не отменено. Тогда было нужно только решение Бориса Ельцина, но он сделал свой выбор не в пользу Крыма.

- Новый союзный договор тоже потерпел фиаско — на политическую сцену вышел ГКЧП. Верховный совет Крыма поддерживает ГКЧП, но не вы — вы против, и вы в меньшинстве. Расскажите, как это было.

- Мое отношение было предсказуемо: вначале нужно обеспечить законность любого действия, правовой фундамент, а не рушить все подряд, не представляя, где же будет конечная остановка при этом движении под откос. Горбачев — президент СССР? Да! Вот мы и ринулись защищать, но не Горбачева, а президента СССР. Удивительно, но никому не известно, что мы с двумя депутатами пытались освободить Горбачева в Форосе. Только начальник крымской «девятки» (9-е управление КГБ занималось обеспечением охраны правительства и высоких зарубежных гостей — прим. «Ленты.ру»), тогда полковник КГБ, а ныне генерал-майор Лев Николаевич Толстой, праправнук того самого Льва Толстого, на пятилетии этого события отметил, что Мешков своим авантюризмом мог спровоцировать начало гражданской войны в России.

- Расскажите подробнее об этом: кто с вами был, что там происходило?

- Это было 19 августа. Я потребовал у Багрова дать мне взвод автоматчиков для освобождения Горбачева. Но на это требование последовали лишь ухмылки. Со мной были Юрий Розгонюк и Борис Кизилов.

В моем резерве — альпинисты-горноспасатели, с которыми в горах ловил бандитов, и афганцы. Проблемы с вооружением не было. Но, подумав, решили попытаться освободить президента СССР мирным путем.

Ночью слушали выступление Сергея Станкевича: «Вокруг Фороса введен режим неподхода, неподплыва, неподлета». Утром выехали на машине Юры Розгонюка. Проезжая Ялту, хотели взять с собой депутата Верховного Совета СССР от Крыма, не помню точно его фамилию — возможно, Ципко. Он угостил нас чаем, но в ответ на предложение присоединиться забился в истерике, применил ненормативную лексику, оценивая наши умственные способности и характеризуя намерение.

В группе прикрытия на «рафике» следом за нами ехали журналисты. С рацией и телефонной связью с «Радио Свобода».

Дорога за Ялтой была абсолютно пустынной. Ни одной автомашины. Поеживались. Когда стали подъезжать, мне предложили сесть за руль. С одной стороны — знаю местность. С другой — в случае обстрела будут целить в водителя. А у меня, с моей подготовкой, все же больше шансов выжить.

Группу прикрытия оставили на ближайшей вершине, откуда подступы и дача наблюдались в бинокль, и я дал газу, влетел в поворот на дачу и чуть не влип в откуда ни возьмись возникшие со всех сторон машины охраны. Подлетел автобус, куда нас засунули, скрутив. Я начал тут же «ставить на место» наших захватчиков. Начальник конвоя предъявил по требованию удостоверение майора МВД. Я тут же уличил его, что это липа, так называемый документ прикрытия, а он как минимум подполковник КГБ. Да подполковник и не спорил, пригрозил, что наш визит дорого нам обойдется. Машинами в один момент были перекрыты все подступы. На скале, рядом, выставлен пулемет. Вокруг наверняка были снайперы. Все серьезно.

Терять уже было нечего, потребовал расстегнуть наручники и дать последовательно изложить требования, адресованные начальнику охраны: допустить нас к Горбачеву, продемонстрировать нам его, прислать лечащего врача для беседы с нами. И — главное — освободить Горбачева, чтобы мы доставили его с семьей в аэропорт.

После каждого заявленного требования машина срывалась вниз и через некоторое время возвращалась с отрицательным ответом.

В машине конвоя рядом работала на прием рация. Дверца была открыта, и в эфире мы услышали прямой репортаж «Радио Свобода» о нашем задержании. Шли краткие сообщения по линии КГБ о меняющейся обстановке. Прошла информация, что готовится к вылету за Горбачевым самолет.

Начальник конвоя подошел ко мне и стал объяснять, что у него двое детей, что человек он подневольный. Что он и его люди гарантировали и продолжают гарантировать абсолютную безопасность Горбачева, и никаких, упаси боже, насильственных действий по отношению к нему не применялось и не применяется. Видеться с нами не желает сам Горбачев, а они не препятствуют.

Мы пригрозили, «если что», вернуться и освободить Горбачева, уже не вступая с ними ни в какие переговоры. На посту наблюдения подхватили корреспондентов и отбыли в Симферополь. Дальнейшее — отдельная история.

Сам Горбачев, хотя наш общий знакомый во всех подробностях описал ему нашу попытку его освободить, никогда о ней не упоминал. По понятным причинам. Хотя, надо сказать, в день моего избрания президентом Крыма позвонил одним из первых и поздравил добрыми словами.

- Правда, что председатель Верховного Совета УССР Леонид Кравчук сначала поддержал ГКЧП, а увидев, что Комитет терпит поражение, пошел на союз с националистами и разрыв союзных отношений с Россией?

- Кравчук умнее и хитрее всех последующих президентов Украины. Он обеспечивал сохранность своего поста при любом развитии событий.

- 23 октября 1991 года Верховный Совет Крымской АССР принял в первом чтении Закон Крымской АССР о референдуме, но сам референдум о статусе полуострова решили не проводить. Вы объявили голодовку. Сколько вы ее держали?

- 12 дней. Заявил о ее начале Верховному Совету и не ел уже дома, к удивлению и возмущению всей родни.После того как «скорая» доставила в больницу, обратил внимание на пальцы — с фаланг свисала кожа. Жутковатое зрелище.

- Ваша позиция известна: за Крым в составе России. Почему Крыму тогда было не по пути с Украиной? Или у вас был конфликт с Кравчуком?

- Кравчук как мог улещал: «Вы, русские, в Украине будете жить гораздо лучше, чем русские в России!». Он соблазнял меня титулом его официального представителя в Крыму. Конфликта с Кравчуком не было. Было взаимное уважение к позиции и к достойному противнику. Но без злобы. Меня интересовал только путь Крыма в Россию. Причем Крыма не дотационного, а с туго набитым бюджетным кошельком. Что и было реализовано впоследствии на подготовительном этапе в период моего президентства.

- Пишут, что Ельцин в Беловежье, где ставили крест на СССР, задал вопрос о Крыме и Севастополе Кравчуку, но тот якобы сказал, что тогда не подпишет соглашение, а Ельцин, не желая тянуть время, махнул рукой. Известно ли вам об этом? Может, у вас есть другая версия?

- Есть сведения от Кравчука. Раньше я их не озвучивал из-за понятий допустимого и недопустимого. Сейчас можно. Ельцину было плевать на Крым. Кравчук же сказал мне, что был готов пожертвовать Крымом «с вашими татарскими проблемами».

- Правда, что Черноморский флот для России спас адмирал Игорь Касатонов, а Ельцину было не важно, за кем он останется?

- Никто из адмиралов не хотел рисковать погонами! Штаб ЧФ перед угрозой его захвата спецназом Украины был пуст! Только один из высших офицеров — Иванов, командующий авиацией ЧФ, координировал свои действия с нами, с Русским движением Крыма, которое тогда было в авангарде борьбы. А флот спасали лейтенанты и капитаны — поднимали андреевские флаги и отбивали попытки захвата кораблей. И женщины Севастополя, что ночами шили флаги, а днем стояли в оцеплении у штаба флота. Черноморский флот для России спасли именно и только они — с полной ответственностью за достоверность сообщаю об этом.

Ельцин все государственные проблемы игнорировал. Флот — одна из помех, не более.

- Почему Крым не смог отстоять свою независимость?

- Ельцин сдал нас Кучме в тот момент, когда мы уже вошли в экономическое и правовое пространство России. Профицитный бюджет, после его удвоения в год жесточайшей засухи. Рубль как платежное средство. Правительство талантливое, «московское». Главы СБ и МВД — русские генералы. Экономические и политические связи со всем миром. По миллиардным кредитам заключили предварительные соглашения. Фиксированные минимальные цены на продукты первой необходимости.

И тут вдруг спецназ Украины захватывает резиденцию. Пулеметы на этажах, разоружение охраны. Армия Украины на дорогах. Начало настоящей оккупации уже русского Крыма. Меня отравили. Врачи вывели из состояния клинической смерти, а офицеры флота на самолете ВВС отправили в Москву.

- Вы встречались с Ельциным? Почему он принял решение не поддерживать вас, на тот момент уже президента Крыма, и не запустил интеграционные процессы, а поддержал Кучму?

- Генералы Михаил Барсуков и Александр Коржаков несколько раз договаривались о встрече. Советник Ельцина по международным делам Дмитрий Рюриков ломал эти договоренности. Я и подумать не мог, что президент России как-то не так, как я, относится к России.

Алексей Сочнев, «Лента.ру»

Фото из открытых источников

Комментарии

Ваше имя *

Email (не обязательно)

Текст комментария *

Подписаться на новые комментарии

Отправить

Отправить

войти через Twitter Вконтакте Facebook

Комментариев пока нет. Станьте первым!